Как в России пытаются «обелить» ГУЛАГ

Утверждение №1. Были лагеря «с откровенно паршивыми условиями», а были и, что называется, «образцового содержания».

– Документальная отчетность по лагерям делится на два типа – внутреннюю, которая создавалась администрацией того или иного лагеря, и внешнюю, которая создавалась комиссиями ОГПУ, НКВД и МВД. Если во внутренней документации мы видим какие-то прорывы, к примеру, в показателях добычи угля и золота, строительстве, то во внешней содержатся глобальные нарушения всех норм. Начиная от питания и заканчивая санитарными условиями и производственной деятельности. Мы с коллегами изучали работу лагерей, абсолютно все из них являлись дотационными объектами.

С одной стороны, в них повсеместно нарушались права и свободы человека, с другой – с точки зрения экономики, они были полностью убыточными.

Теперь об «образцовости». Здесь нужно понимать, что вся лагерная система СССР начала формироваться с «красного террора», с 1918 года, и она претерпела несколько преобразований. До и после большого террора пенитенциарную систему СССР представляли как самую передовую в мире. Говорили, что заключенные здесь не гниют по тюрьмам, не сидят в одиночных камерах, а занимаются полезным делом, перековываются и становятся пролетариями. Начальник ГУЛАГа Виктор Наседкин в 40-м году писал, что внутри ГУЛАГа напрямую осуществляется политика диктатуры пролетариата. Но на практике всегда оказывалось, что подавляющее количество заключенных не получали в ГУЛАГе никаких профессий и денег – хотя в отчетах до середины 30-х годов писали, что им начислялось жалование.

Утверждение №2. Да, лагеря были кошмаром для интеллектуалов и «бывших купцов», но для «крестьянина-бедняка трудовой лагерь предоставлял еду три раза в день, теплое жилье и какую-никакую медпомощь. Это была более или менее нормальная жизнь», по сравнению с тем, где и как он жил на воле.

– Весь лагерный контингент, начиная с 30-х годов, делился на четыре категории. Группа «А» – это трудоспособные граждане, годные к тяжелому физическому труду. Группа «Б» – годные к труду, но не к тяжелому физическому. И последние две группы – это нетрудобспособные заключенные, либо по причине положения в лагере, либо по инвалидности. К середине 40-х годов, то есть первые послевоенные годы, только 10% заключенных ГУЛАГа подходили под категорию «А». Из двух миллионов заключенных, находящихся в этот период в лагерях, только 10% могли работать в шахтах, на золотодобыче и так далее. Многие из тех, кто писали мемуары о лагерях, сходились в одной точке: в лагере есть две главные опасности – урки (блатные или воры, которые терроризировали все население лагеря) и общие работы.

Таким образом, вот эти самые общие работы, по воспоминаниям самих сидельцев, по сути являлись медленной смертью. На них любой зэк истощался и становился либо инвалидом, либо немощным, либо умирал.

Рассуждать о том, мог ли для кого-то лагерь быть лучше, чем жизнь на воле – можно. Только вопрос этот скорее этический, и нужно понимать, что для человека является нормой. Понимаете, такие вопросы могут возникать только в системе тоталитарного общества, когда это общество не является свободным. Тот же колхоз, он ведь тоже был своего рода принуждением – у людей не было паспортов, они были ограничены в передвижении по стране, практически не получали денег, а работали за палочки в отчетах. Да, вот тут люди могли начать говорить: «Ну да, мы-то тоже в общем-то жили не богато!». То есть жизнь обычного советского человека была примерно на лагерном уровне в первые послевоенные годы. Тогда об этом можно было рассуждать. У нас тогда колонизация Коми, Дальнего Востока, Приморского края, Центральной Сибири происходила «лагерным способом». И повсеместное распространение лагерной культуры немного стирало грани между свободным обществом и несвободным.

Утверждение №3. Для бедноты ГУЛАГ позволял получить рабочую специальность, которая была востребована в Союзе и в этом смысле лагерь становился «социальным лифтом».

– Когда лагерная система только начала формироваться, встал вопрос о том, что внутреннего персонала ОГПУ не хватает для того, чтобы ее администрировать. Поэтому на административные позиции было предложено нанимать самих заключенных. Лагерное общество разделилось на категории – тех, кто мог занимать такие должности, и кому это было запрещено. На должности не могли претендовать «контрреволюционеры», те, кто ведут антисоветскую агитацию, то есть та самая 58-я статья. И поэтому на эти позиции выдвигались уголовные заключенные.

Рядовой заключенный ГУЛАГа – это обычный крестьянин. И в разных лагерях существовали разные возможности для получения какой-либо рабочей квалификации. После выхода на свободу мало кто мог поступить на работу по этой специальности из-за своего уголовного прошлого. В гражданских ведомствах старались не брать на работу бывших заключенных.

Утверждение №4. Именно уголовники, а не политзаключенные, составляли подавляющее большинство гулаговского контингента.

– Нужно иметь в виду тот период, о котором мы говорим. Например, к концу 40-х годов контингент ГУЛАГа достиг двух с половиной миллионов человек и ниже уже до смерти Сталина не опускался.

С этого момента рядовым заключенным становится обычный крестьянин-колхозник, который, например, сел за то, что кустарным способом изготавливал валенки или куртки и продавал их на местном рынке.

А кто-то из крестьян попадал под статью об антисоветской агитации. Хотя они и понятия не имели, что это такое, так как были в принципе вне политики.

Поэтому современные историки стараются не апеллировать к понятию политические заключенные. Чаще они обращаются к формулировке – наказание, несоразмерное проступкам. Называть упомянутых выше крестьян «политическими» все-таки неуместно.

Утверждение №5. «Недостатки и злоупотребления в системе трудовых лагерей были подробно задокументированы, раскритикованы и осуждены».

– Было несколько волн реабилитации. Самая крупная произошла в 80-90 годы. В постсталинские годы – это 1956 год. Но какого-то осуждения [ГУЛАГа] сверху, от правительства, не было ни разу. Всем [во власти] изначально было плевать на судьбу заключенных. Все смотрели только на экономические показатели. Даже если мы возьмем «большой террор» и «комиссию Поспелова», которая работала при Хрущеве, то увидим, что в его докладе на ХХ съезде говорилось лишь о том, что репрессии прошлись по верхам советской власти и затронули только политическую верхушку.

То есть Хрущев породил еще больше мифов о «большом терроре», чем было до него.

Утверждение №6. «В общем, если не пугаться страшилок про ГУЛАГ, то ничего страшного в идее ФСИН нет. Успешная социализация заключенных – лишь одна из них».

– Социализация заключенных и в современной России стоит на крайне низком уровне. Современные заключенные, выходя на свободу, не имеют жилья, они не могут устроиться на работу. А если говорить о 30-40-50 годах, то там дела обстояли еще хуже.

Если мы возьмем 58-ю статью, то многие осужденные по ней люди были связаны с интеллектуальным трудом – писатели, врачи, ученые. Без пресловутой справки о реабилитации они не могли устроиться на работу по своей специальности. Ни один институт, ни одна газета не могла взять «антисоветчика» без решения реабилитационной комиссии. Так что социализация была крайне слабой.

Утверждение №7. «Чем плохо – выйти на свободу с рабочей профессией и нормальной суммой на банковском счету?»

– Что отличало ГУЛАГ? То, что любой человек там представлял собой хозяйственный план. Заключенных вписали в экономику страны. Чего делать ни при каких условиях нельзя. Нельзя на принудительном неквалифицированном труде делать ставку в экономической сфере. Сейчас, говоря об идее ФСИН [воссоздавать трудовые лагеря], мы много чего не знаем: какие категории заключенных могут быть использованы? Будет ли это в добровольном или принудительном порядке? Пока я вижу высказывание, лишенное конкретики.

В 1918 году гражданское ведомство писало запрос в ОГПУ, просило выделить, скажем, 30 заключенных на постройку забора. Так, например, Большой театр нанимал заключенных московских концлагерей для перекладки паркета и оштукатуривания стен. Заключенным выплачивали зарплату. Но потом все это по принципу нарастающего кома к 30-м годам превратилось в то, во что превратилось: добро пожаловать в ГУЛАГ.

Денис Волин
«МБХ медиа»