Государство и его дикари

Почему власти оказываются на стороне насильников

Пьяный мужчина тридцати восьми лет пришел в гости к своей бывшей жене. И что-то ему там не понравилось. Он начал избивать ее мать, и ее пятнадцатилетнюю дочь, бывшую тещу и бывшую падчерицу. Еще и подруга девочки под руку подвернулась, ей тоже досталось. Падчерица бывшего отчима ударила ножом, защищаясь. Мужчина умер. Пермь, окраинный район, наши дни. Превышение пределов необходимой самообороны, впереди – суд с перспективой реального срока. Унылая, скучная обыденность. Такая же скучная, как вид на типовые многоэтажки из окна дома в окраинном районе.

В субботу в Москве (в Гайд-парке Сокольников, что бы эти странные слова ни значили) – митинг против принятия закона о профилактике семейно-бытового насилия. Заявитель – движение «Сорок сороков», знаменитое своими сомнительными подвигами: активисты его частенько поколачивают тех, кто протестует против строительства очередного храма в очередном парке. И знаете – даже любопытно взглянуть на лозунги. Что там напишут на плакатах? «Били, бьем, будем бить!» «Бей бабу молотом – будет баба золотом!» «ББПЕ» (счастливый вы человек, если не знаете, что это значит, а я от расшифровки аббревиатуры все же воздержусь).

Нет, конечно, понятно, что не будет там таких слоганов. Это было бы слишком честно. А будет что-нибудь про необходимость защитить традиционную семью от западных растлителей, про ценности и про скрепы. Разговор про скрепы всегда почему-то сводится в конце концов к святому праву безнаказанно бить других, есть у наших скреп такое любопытное свойство.

Ну и, кстати, если даже в кругу людей, которые, вроде бы, и понимают все про домашнее насилие, озвучить простой и доходчивый тезис – «женщин бить нельзя», обязательно найдется какой-нибудь благонамеренный дурак, который ринется его оспаривать, защищая от домашнего насилия почему-то мужчин. Плохо, что в школах не учат логике. Из утверждения о том, что женщин бить нельзя, разрешение на насилие в отношении мужчин вообще-то не следует. Никого бить нельзя.

На днях в роли такого благонамеренного дурака выступил заместитель министра юстиции РФ Михаил Гальперин, сочинивший для Европейского суда по правам человека ответ на жалобы российских женщин, подвергшихся домашнему насилию: «Масштабы проблемы, а также серьезность и масштабы его дискриминационного воздействия на женщин в России достаточно преувеличены», – это раз. «Даже если предположить, что большинство лиц, подвергающихся насилию в семье в России, на самом деле являются женщинами (хотя никаких доказательств этого утверждения не существует), логично предположить, что жертвы мужского пола больше страдают от дискриминации в таких случаях. Они находятся в меньшинстве, и от них не ожидается просьб о защите от жестокого обращения со стороны членов семьи, особенно если они страдают от лица противоположного пола», – это два.

А главное – вот: женщины, которые жалуются в ЕСПЧ, пытаются «подорвать правовые механизмы, уже существующие в российском законодательстве, а также усилия правительства для улучшения ситуации».

Родственники женщин, погибших в России в результате домашнего насилия, написали письмо министру юстиции Александру Коновалову. Просят проверить Гальперина на профессиональную пригодность. Напрасно, разумеется. Нет никаких сомнений в профпригодности замминистра Гальперина. Его рассуждения вполне укладываются в государственную логику, внутри которой возможность для сильного избивать слабого – и правда скрепа.

Что с нами здесь и сейчас происходит? Какое слово может оказаться ключевым для описания и действий государства и переживаний людей, государство населяющих? Возможно, это слово «страх». Страх перед будущим. Мир нестабилен, формы существования, казавшиеся неизменными, ставятся под вопрос, то, что вчера представлялось незыблемой ценностью, сегодня оказывается вещью сомнительной. И можно пытаться встраиваться в будущее, разбираться с тем, что оно несет, отбрасывая отжившее и защищая по-настоящему ценное (не все ведь, что новое, непременно лучше старого). А можно поддаться страху, все новое скопом объявить злом, развернуться и двинуть в светлое прошлое.

А тех, кто с этим выбором решится спорить, просто бить. Так же, как избивали полицейские мирных людей, выходивших на московские улицы минувшим летом. Или как тот пьяный отчим – бывшую падчерицу. Осознание дикости в качестве ценности сегодня роднит этого самого пьяного отчима с российским государством. И да, страх перед сетевой свободой, порождающий все более и более дикие репрессивные инициативы, – он той же природы, что и страх, мешающий смириться с очевидной мыслью: традиционная семья, основанная на фиксированных гендерных ролях, осталась в позапрошлом веке. Разложилась давно и пахнет соответственно.

Вот только у пути назад – это надо четко понимать – конечная остановка там, где человек перестает быть человеком. Там как раз и цветут пышным цветом традиционные ценности, там, в мире биологии без разума, работают гендерные роли, там женщина – станок для воспроизводства потомства, а мужчина должен бегать за мамонтом (очень почему-то любят лежащие на уютных диванах XXI века рассуждать о необходимости бегать за мамонтом). И да, там сильный имеет полное право бить слабого. А при необходимости – даже съесть.

Страх, страх и еще раз страх. Страх маленького человечка перед собственными комплексами: в Чувашии местные единороссы на деньги из президентского гранта объясняют школьникам все то же – про очаг и мамонтов, а обосновывают необходимость своих уроков вот как: «У женщины появилось больше возможностей зарабатывать деньги. Они часто зарабатывают больше мужчин. Но стали ли наши семьи от этого счастливее? Даже наши тела устроены так, что мужчины сильнее, чтобы бегать за добычей. Женское тело предназначено, чтобы выносить и родить ребенка». И страх государства перед одной-единственной болезненной мыслью: вполне ведь может оказаться, что государство в нынешнем его виде в обозримом будущем станет просто ненужным людям. Слишком дорогим, слишком неуклюжим, слишком опасным.

Знаете, в чем принципиальная разница между будущим и прошлым? Будущее вариативно. А прошлое – нет. Вариативность создает неопределенность, неопределенность пугает. Страх заставляет бежать в прошлое, где все понятно и никаких вариантов нет. Страх вынуждает к попыткам превратить будущее в прошлое.

Государство наше с выбором определилось, путь себе наметило, сторонники у этого государственного выбора тоже имеются. И возникает ощущение, что как раз они – в большинстве. Но это на самом деле только потому, что они шумные. Дикари ведь вообще шумные. Потому что шум, который они производят, усиливает пропаганда. Государству ошибочно кажется, что одичалыми проще управлять. Оно, может, и так, но вот только выживать одичалому государству среди ушедших вперед конкурентов проблематично.

Зато всегда можно ошарашить конкурента ядерной дубинкой по голове, чтобы уж точно никто не выжил. Ни мы, ни они. Им умирать обиднее будет – у них жизнь получше, а нам и терять-то особенно нечего. Чем лучше дела с традиционными ценностями – тем меньше поводов цепляться за жизнь. И лидер нашего одичалого государства чем дальше, тем охотнее на такой – тоже не оставляющий вариантов – образ будущего в своих речах намекает.

Но, возможно, рано паниковать. Шумные и скандальные люди – да еще и при государственной поддержке – обращают, разумеется, на себя внимание, но это все-таки не значит, что именно они преобладают вокруг. В недавнем опросе «Левада-центра» про наиболее важные права человека 43% респондентов вспомнили про «равноправие в браке» (против 28% двумя годами ранее). В тревожном будущем все-таки уютнее, чем в милом прошлом, где холопов принято было пороть на конюшне. Граждане все меньше и меньше хотят быть холопами, а дорога к преодолению государственной дикости – через преодоление дикости у себя дома, другой нет. И я почему-то думаю, что мы эту дорогу найдем.

А на митинг в Сокольниках все-таки любопытно будет посмотреть. Очень уж интересно, что там напишут на плакатах.

Иван Давыдов
«Сноб»