КАБАРОЖКА И ШАЙТАН

Представьте себе горное ущелье, и вы спускаетесь по крутому склону на камусных лыжах. Несешься вниз и не знаешь, то ли целиком долетишь донизу, то ли по частям тебя будут собирать. А кто? Поблизости на сотни километров ни души. Одно зверье, прописанное в этой дремучей тайге. Ну, наконец-то, ажно сквозь фуфайку пар идет, не только от напряжения, но и от страха, покинувшего тебя.

По дну каньона, как сказал Тувенек, бежит «клучик», только он почему-то называется «Чертов». Может, потому что в эти утренние часы здесь еще сумерки, а в темном углу всегда черти водятся, хотя на южном склоне вершины гор уже зарозовели от восходящего зимнего солнышка. Ну что ж, «клучик» как «клучик», шагай вперед, «комсомольское племя», ан, нет через тридцать метров: «Ой, рэчанька, рэчанька, чаму ж ты ня полная? Ой, ой, чаму ж ты ня полная!» Господи, откуда эта белорусская народная песня выплыла наружу?

А мой «клучик», освободившись ото льда, бежит себе «по камушкам, по чистым камушкам вода бежит». Роднички пробили себе дорожку наверх и не дают льду покрыться. Слева камушки и справа камушки, да такие, что приходится снимать лыжи и пробираться по куруму, нащупывая место таяком, где ступить. Мне показалось, что это было последнее препятствие. Куда там! Это было только начало. Впереди меня ждала просто ледяная горка, образованная наледью. Забраться-то я забрался на нее, а дальше что? Были бы на ногах коньки, но это другое дело. А на лыжах по ледяной горке как управишься?

Сажусь на снятые лыжи, больше ничего не придумал, и ... «танки наши быстры», бац! Одна лыжа укатилась, а шапка? До нее не так далеко. Ну, Туменек! «Там, – говорит, – клучик, только Чертов называется». Да тут сам черт, вероятно, свои рога обломал и хвост в наледи приморозил. Так в его честь и нарекли этот ручеек. Бедняга, не позавидуешь! Впереди, кажется, посветлело, однако, речка близко. Пулей вылетаю на заснеженную гладь. Тут у меня лыжница только с устья проложена.

Наконец-то можно расслабиться и собраться с мыслями. Хорошо, что ты один среди этой величественной природы. И никто к тебе в душу не лезет с дурацкими расспросами: что? да как? И ты остаешься один со своими думами. Идти-то еще пять километров до избушки, а за это время что только на ум не придет. Оказывается, одиночество, это большое благо, правда, не замечаешь, как начинаешь разговаривать с самим собой. И про юность, и про первую любовь, отправку в армию. Вот она-то, кстати, и запомнилась больше всего. Первым провожали Вовку, друга моего, собрались все деревенские, почему-то одни женщины (со временем дошло до меня, война-то выкосила всех мужиков). Ну, после «второй», конечно, песни. И какие! Бесконечные народные и русские, и украинские, и белорусские.

Брянщина как раз на стыке трех республик. Записать бы всю эту народную мудрость. Да ладно, потом, а потом – это никогда.

Подгоняемый попутным ветерком легко заскользил по облитой солнцем лыжнице. Направляясь к очередному кусту жимолости, обвешанному синими мерзлыми дольками ягод, чуть не выронил таяк из рук. Передо мной стояло чудо! Зверь так стремительно возник передо мной, что меня взяло сомнение, не свалился ли он с неба?

Однако, «чудо» принадлежало самочке кабарги, до которой можно было дотронуться палкой. Доверчиво посмотрев на меня, начала слизывать с себя снег, прихорашиваться. Выглядела несчастной, тяжело дышала, шубка неряшливая, со снегом, вся какая-то худая и загнанная. Снег на речке был глубоким и доходил ей до брюшка. Ну, рассказывай, кто тебя преследовал? Я же вижу, охотника-то не обманешь. А та, перегородив лыжницу, и не думала с места трогаться. Послушай, дорогая, я после «клучика» не просох еще, и хиусок мне в спину поддувает, что-то меня знобить начинает. Переминаясь с ноги на ногу, сделал первый шаг ей на встречу. Кабарожка, грациозно перемахнув через лыжницу, в несколько прыжков оказалась на противоположном берегу речки, укрывшись за толстенной лиственницей, из-за которой с одной стороны смотрели глазки с укоризной: «Что же ты так со мной?» – с другой виден только опущенный хвостик.

Лыжница, разматывая свою бесконечную ленту, повела меня к синеющим горным вершинам. Там, у их подножья, примостилась охотничья избушка. Доберусь до зимовья, отгребу снег от двери, затоплю печку, поставлю чайник. Брошу в него горсть шиповника, щепотку березовых почек, кустик кашкары, по кусочку чаги и камеди, жменьку листочков брусники, веточку болотного багульника и смородины, а напоследок – горсть зеленого грузинского чая.

Ох, и мечты на охоте, слаще меда, которые внезапно прервались, наткнувшись на маленькие следы копытцев кабарожки, и сбоку ее преследователя – росомахи. Туда же пойдет откупоренная острым ножом банка сгущенного молока. «И стоп!» – сам себе думаю. Маленькие следочки преследуемой обрывались и уходили прыжками в займище. Кабарожка, почуяв меня, свернула в лес, не зная, кто идет – друг или враг? И только увидев воочию, кинулась мне под ноги. За полусотню метров до нашей встречи преследователь, почуяв человека, начал карабкаться вверх по крутому склону. Это был старый самец росомахи – Шайтан. Этот удивительно сильный и выносливый лесной обитатель спокойно преследовал жертву на своих широких лапах – снегоступах, почти не проваливаясь в снегу. Он знал, что его жертва обречена и не торопился, предвкушая удачу.

Когда-то, года три тому назад, этот пришелец перебрался по льду через Енисей против моего охотничьего участка, там с ним и повстречались на первом перевале. На что уж Жучка была паратой собакой, но и ей пришлось попоститься. Зверь пошел такой чащей, где и лешему трудно угнаться. Лайка вернулась и стала зализывать пораненные лапы. Несмотря на единственного врага – собаку, росомаха не покидала понравившуюся тайгу, делая мочевые метки, как бы закрепляя за собой юридически данный участок. По меткам было видно, что это был самец. Крестник мой, Шайтан, на редкость был осторожным. Не встречаясь с ним воочию, всегда чувствовал его присутствие. Следы его тянулись то по речке, то выныривали прямо на путик из-под бурелома, то спускались крутояром и в Чертов Лог, то уходили в белки, теряясь в поземке.

Как-то ранним морозным утром, одев лыжи, направился к устью речки. Здесь не было промятой лыжницы. Просто речка, проточив скалу, вливалась в такую же, но пошире, пополноводней. Осенью, перед охотой, до шуги, когда катился хариус в Енисей, я и рыбачил, пополняя запасы на зиму. Выдолбленная колода, в которую укладывалась чуть подсоленная рыба, была пуста. Крышка откинута, тяжелые валежины – придавы разбросаны как спички. Корыто было помечено росомашьим «чирк», и запорошенные следы уходили вверх по широкой речке в бело-синее безмолвие. Закон тайги. «Кто вперед, тому мед». И завернул лыжи в обратную сторону.

В неожиданно потеплевшее декабрьское утро со снежком, появились жители тайги, не знавшие себе равных. Семидесятикилограммовый в годах вожак уверенно вел стаю в нужное, по его расчетам, место и время года. На малоснежные солнцепеки зверь еще не выходил кормиться – скользко. А от остановившихся в займище копытных ветерок разносил такой терпкий дух, что волки безошибочно угадывали его местонахождение. Острый запах зверя, донесенный встречным ветерком, чуть замедлил ход стаи. Ведущий повернул лобастую голову, и два замыкающих призрака повернули вправо, обходя займище с нагорной стороны. Остальные растворились в набиравшем силу рассвете. Выскочившая из засады волчица, в два прыжка очутилась перед жертвой. В маралуху вцепились трое и подоспевшие загонщики.

Первыми на кровавый снег, рассекая густой зимний воздух, опустились два ворона. Сложив сизо-черные крылья и сделав «цвирк» белого цвета, вперевалку начали исследовать утолоку.

Разбойники с животами, туго набитыми кусками парного мяса, не в состоянии свернуться в клубок, даже не шевельнули хвостами на вновь прибывших. Кто-то, приподняв башку – да это наши – уронил на притоптанный снег. Через день волчья стая зашевелилась. Звери обильно метили кусты, деревья и гадили.

Шайтан, спускающийся с гор, в нескольких метрах разминулся с ушедшей стаей. Оставив без внимания поднявшееся варенье, он начал подбирать то, что осталось от волков и не склевали птицы. Правда, после волков мало что остается, разве что маральи ножки. Для волков это голимые кости, воронам с их мощными топорами-клювами они тоже недоступны, а для росомахи с мощными челюстями, что для ребенка сахар рафинад. Раздобрив пару ножек, отправив содержимое в свое ненасытное чрево вместе с шерстью и кожей, «люди мы не привередливые», третью найденную добычу закопала под выскорь, не забыв пометить – мало ли что – не забыть бы. Отряхнувшись и обведя взглядом пристанище, все ли правильно сделано, отправился только ему известной дорогой.

Как ни вольготно жилось нашему знакомому, но все-таки пришлось покинуть мой охотничий участок. То ли природная осторожность ему изменила, то ли наглость возобладала, то ли сильно развился аппетит – сказать трудно. Зверь начал в мое отсутствие близко подходить к избушке. Проверяя путик, наткнулся на след росомахи, взбиравшейся по наклонному кедру. По одну сторону дерева валялся потаск с привязанной цепочкой, по другую – прыжок зверя и вцепившийся капкан, и коготь лапы, и удаляющиеся следы. Капкан был маленьким, уверен, зверь его быстро сбросил.

В последующие два охотничьих сезона ни один росомаший след не пересек участок. Но свято место не бывает пусто. Вернувшись на старое знакомое место, продолжил свое существование. Природа щедра и бережлива, и всем хватает места на этой земле.

P.S.: Таяк – палка с которой охотники ходят на лыжах. Парятая собака – вязкая, настойчивая.

Е. Чемисов