Мысли на смертном одре

Коттедж. Боль Шолбана.

Как все завидовали ему, когда он строил коттедж, какое это было упоительное счастье – видеть на лицах зависть. Завидуют? Значит, считают его сильным и могучим. Он специально как бы ненароком, при подчинённых, напирал на Терджикяна за то, что пол и потолок в одной из комнат на втором этаже строящегося коттеджа ему не понравились. А в следующий раз бледный от ужаса Терджикян уже докладывал, опять же при скоплении подчинённых, что весь потолок и весь пол второго этажа были перестелены заново.

Шолбан вдруг забеспокоился, засуетился мыслями и воспоминаниями, что-то ведь важное было, почему он стал вдруг вспоминать всё это, что важнее – пол, потолок, Терджикян или коттедж? Да, конечно же, коттедж... Коттедж его ни в какое сравнение не шёл с настоящим дворцом Шефа в Подмосковье. Боже, знали бы все, как он ненавидит этого Шефа! Всегда ненавидел, ещё с тех времён, когда в конце 80-х и начале 90-х годов вместе с ним из Дагестана в Туву гонял левый спирт и большую часть денег забирал себе. Это уже потом Шеф... Шолбан усилием воли прервал в себе поднимающийся поток мутной злобы, тошнота подкатила к горлу и рвота в виде кашицы из перловки с кровью и чего-то мерзко пахнущего выплеснулась на подбородок и растеклась по груди. Шолбан знал, что всё это сейчас засохнет и будет на нём вонючим коробом до тех пор, пока эта женщина... Чёрт, как же всё-таки её имя? Ни рукой, ни ногой пошевелить не получалось, только голосом он мог выдавить из себя мычание.

– Кха... кха...м, га-а-гаа..мм, – от напряжения у Шолбана вздулась вена на виске, и он потерял сознание.

– У-у, засранец, вонючка жирная, когда же ты...? – Женщина с трудом переворачивала его тяжёлое тело, вытаскивая из-под него подгузник. – Давай, кончай притворяться, открывай глаза, говнюк!

Она больно ткнула кулаком его в живот, а потом со всего размаху стукнула по лбу. Ему пришлось открыть глаза. Это повторялось всегда, когда меняли подгузники, она почему-то требовала от него в её присутствии лежать с открытыми глазами. Она впадала в истерику, когда он закрывал глаза, начинала нещадно бить его по голове, тыкать пальцами в глаза и таскать за волосы по подушке. Он её боялся. Боялся до смертного ужаса. А-а-а, да-да, её зовут... Смерть! Лицо Смерти было так близко, что Шолбан невольно зажмурился, а эта стерва рассвирепела и прошипела:

– Ничего, сейчас ты будешь послушным, – она воткнула ему в верхнее веко сломанную пополам спичку, пытаясь растянуть нижнее настолько, чтобы закрепить её вертикально. – Не смей при мне закрывать глаза, понял? Понял или нет?

Шолбан знал, что надо было в знак согласия два раза моргнуть свободным от спички глазом, тогда она успокаивалась и через какое-то время вынимала её. Глаза от этой часто повторяющейся экзекуции были в незаживающих ранах, гноились, но стерва раз за разом повторяла это мучение, если даже он просто засыпал. Он же больной, неужели он не имеет права просто заснуть? Почему она не разрешает ему просто спать? У него от бессильной злобы появились слёзы, и он испугался, что она заметит, а значит, он снова получит порцию спичечной экзекуции. Боже, когда же закончатся эти издевательства, эти мучения? Женщина вдруг резко повернулась к нему и чётко произнесла, словно отвечая на его мысли:

– Будешь умирать медленно и мучительно, не надейся, никто тебе не поможет.

Шолбан знал точно – надеяться было не на кого. Один старший брат умер страшной смертью – его задушил собственный сын-выродок. А, да так ему и надо, подлец был из подлецов, деньги тогда так и не вернул, жена брата ползала по полу перед ним, вымаливая прощения за эти 10 тысяч. При воспоминании об этих деньгах, у Шолбана злобно задёргался рот и он испугался, что женщина это заметит и примет на свой счёт. От страха, что она заметит, Шолбан непроизвольно закрыл глаза и почувствовал сильный тычок в глаз, прямо в свежую ранку от спички, сука, ткнула пальцем!

– Га-а..а..ммы, кхгы.ыы..м, – Шолбан попытался вымолить у неё прощения за невольно закрывающиеся глаза, за свою усталость, за жалость к самому себе, но он только мычал.

А женщина всё била его по голове и истерично орала:

– Где, где ЭТО спрятано? Убью, убью тебя, понял, если не скажешь, где?

Она, как на покойника, натянула на его голову облёванную рвотой простыню и вышла из комнаты. Он облегченно вздохнул и с наслаждением закрыл глаза.

Продолжение следует.
А. Эртине