Последний переход

Как бы ты не оставался в одиночестве, с тобой всегда твои мысли. Поначалу на промысле молчком обходишься, потом с собаками делишься своими взглядами и не замечаешь в дальнейшем, что разговариваешь сам с собой вслух. Выпадают особо тяжкие дни, когда ноги подкашиваются от усталости и в голове туман, а идти все в гору. Не будешь же ночевать среди потемневшего от сумерек снега.

Бывает, что не рассчитаешь своего маршрута или протропишь соболя до темна, еще хуже – сильнейший снегопад – в десяти шагах ничего не видно, а ты стоишь в молоке и чувствуешь, что сбился с дороги.

Выбрав примерное направление, ломишься сквозь заснеженную тайгу, как марал во время гона, спешащий на встречу со своим противником. Снегопад редеет, проясняются сопки, узнаешь знакомые места. Слава тебе Господи, бормочешь под нос, теперь-то знаю, куда мне идти. К вечеру мороз крепчает, превращая мокрую одежду в тяжелое скрипучее покрывало. Отдышавшись, стоишь-то на торной тропе, только сил нет двигаться вперед. От безысходности внутри закипает злость на самого себя: «Старый пень, проходил по тайге четверть века, зная «в лицо» каждый кедр, вышел на дорогу ниже на три километра, теперь попробуй, выверши! При этом незаметно начинаешь двигаться, а с переходом «на международные темы» усталость не так замечаешь, дав «ценные указания» всем знакомым президентам, добираюсь до начальства. Почему-то собаки заоглядывались. Вам что, «ребята»? «Послушай, хозяин, ты что на пожар – кричишь на всю тайгу так «изящно», что наши ушки «торчком» начали заворачиваться». А, ну дак, это я второе дыхание «открывал» и, споткнувшись о кочку, понял, что нахожусь на краю стылого болота, в двух километрах которого моя обитель. «Друзья», вильнув хвостами, уходят вперед.

* * *

Рано или поздно, но все кончается. Подошел к концу и охотничий сезон. Не спится. Лег в час ночи, а в четыре уже на ногах. Начинаю собираться, но рассветает только в восемь. Наконец-то стою на лыжах. За спиной рюкзак с пушниной, термос с чаем и пачкой галет – дневной рацион питания. В теле слабость, вероятно, не отдохнул хорошо, не выспался. Но это состояние мало беспокоит. Последний переход! Домой-то полуживым доберусь. К вечеру стало совсем худо. В забытье открываю дверь «нижней» избушки. Угораздило же заболеть, а впереди перевал. Ползком что ли его преодолевать? Идти-то совсем не могу.

Растопил печку, принес, шатаясь, воды из незамерзающего ключика, поставил чайник, сыпнув горсть зеленого чая. А что тут на подвешенной полочке? Почки карликовой березки, добытые из зобков рябчиков, кусочки чаги, листочки брусничника, кустик кашкары, веточка болотного багульника, в мешочке Богородская трава – все в чайник. Постой, постой где-то же у меня должна быть водка.

Да вот она, «родименькая», целых полбутылки с прошлого сезона стоит. Иногда беру с собой бутылку, мало ли что в тайге может случиться? А что, если? Была не была, двум смертям не бывать, а одной не миновать! После выпитого есть не хочется, только жажда. Однако, пятую кружку опорожняю! Согрелся, в пот погнало. Смотри-ко, чайник-то пустой. Спать, спать. Вот и нижнее белье и гимнастерка хоть выжми. Ничего, в избушке – не на улице, не замерзну. Дальше – провал.

Проснулся от лучика солнца, пробившегося сквозь замерзшее окошечко. Невероятно, за весь сезон впервые проспал восход! А где же хворь? Здоров и бодр – чудеса!

* * *

Подъем преодолел на одном дыхании. Дальше все на «пониз». В сумерках наконец-то первое человеческое жилье-зимка. Здесь живут мои давние знакомые: Николаевна с глухим, как пень, мужем Трофимом. В свою бытность, работая на стройке, простыл. Болезнь отдалась на уши. С работы уволили и нигде больше не принимали. Николаевна стала бояться за его жизнь. Не дай Бог попадет под машину. Пришлось уехать подальше от людей и техники. Соорудили домишко, обзавелись коровой, курами, а впоследствии и лошадью, распахали землю под картошку и овощи – в принципе, и все. Сразу же после приветствия, ни слова не говоря, хозяйка принимается готовить мое любимое блюдо – отварную картошку с солеными огурцами, помидорами, грибами и квашеной капустой. «Высохший» за время охоты мой желудок быстро наполнился и две трети ужина оставались на столе, что до крайности удивляло женщину. Человек голодный, а съел всего ничего. Правда, потихоньку отпускал ремень для большей вместимости, но вздувшийся живот больше не принимал и некоторое время, не выходя из-за стола, «поедал» глазами оставшуюся трапезу. Мне казалось, что никогда не наемся.

Глубоко за полночь, уставшие за трудовой день и беспрерывного разговора, к тому же с трудом раскрывались слипающиеся веки, Николаевна принималась стелить мне на лежанке возле русской печи. Сон не шел, сказывалось переедание, а затем от тепла начинало «тикать» в висках, так и лежал в полудреме.

По ее понятию, путника с мороза надо в тепло положить, а мы больше к холоду привычны. К вечеру, вернувшись с охоты, натопишь избушку, а к утру только что зубами не стучишь. Наконец-то сон обволакивает мой воспаленный мозг – как на мои разомлевшие члены падает неразорвавшаяся «граната».

* * *

Огромному котище «приспичило», спрыгнув с меня, отправляется в подпол.

Через время его усатая морда появляется из отверстия, прорезанного в полу, вылезши, отряхивается и через меня запрыгивает на печь. По прошествии на мою бедную голову сваливается очередной «кирпич». А, чтоб вас! Не можете одновременно сходить «до ветру». Никакой дисциплины! Какой уж сон при такой «бомбежке»! Пришлось укрыться с головой.

Так и жили эти сибирские монстры тигрового окраса, а с ними Мурка, их трехцветная мамка. Николаевна отрезает четверть хлебного каравая, крошит, разбивает пару Куриных яиц и перемешивает. «Тигры» выползают из своих лежанок и съедают все до крошки. Зачем тебе столько кошек? Котят-то жалко убивать. Ну, уж яйцами-то кормить? Так есть все хотят. Летом белочка навадилась вместе с курами зернышки подбирать, а осенью охотники на промысел с собаками мимо нас проезжали, вот и не стало ее. Оно и понятно, уединенная жизнь нуждается в общении. И появись тут самый настоящий тигр, не приведи Господи, Николаевна и с ним бы нашла о чем поговорить.

– С Трофимом только приказами приходилось изъясняться. Дров принеси, воды нет, корову подои – кричала ему в ухо. К вечеру горло начинает болеть. Под коровой-то не могу сидеть, ноги болят. Она ткнула в бедро пальцем, видишь? Ямка остается. Ноги опухают. Вам в больницу надо. Нельзя, мы в «чистом»! Как в «чистом»? Ну, тебя-то мы кормим из мирской посуды, общей, а у нас своя, чистая. Ага, понятно. Старухи меня взялись лечить, дело прошлое, по весне напарили лютиков в корыте и посадили меня туда. Бегать будешь, как молодая козочка! Ох, и поносилась я тогда от боли. Всю кожу сожгли, думала, помру. С тех пор не рискую больше лечиться. А ноги-то, как болели, и по сей день болят. Когда-то мы за Саянами тоже жили на заимке. Родитель бочки изготовлял и в ледник ставил. Весной их соком березовым заполнял. Позже туда же спелую клубнику ссыпал. Сладкого у нас больше не было. Иной раз из начальства к нам на лошадях добиралось, испробовать вкусненького. А как тятя упокоился, к людям перебрались. Пристроили меня в сельсовет посыльной. Шустрая была в шестнадцать лет. По девяносто километров по тайге за день пробегала с донесением. Вот и аукаются давешние «бега». Девяносто километров! Уму непостижимо! Шестьдесят мне еще под силу преодолеть по всей выкладке, но… Подожди, Евген, пойду, старуху накормлю, и, наложив в тарелки снеди с кусочком хлеба, убежала в соседнюю комнату.

Большие старинные часы с шипеньем пробили десять. Даже не заметил время, пробеседовал более трех часов, делясь между собой самым сокровенным. Для меня, прожившего молчком в тайге, и для нее это была душевная отдушина.

* * *

– Вы уж извините, Николаевна, меня: в прошлый раз сказали, что не будете принимать престарелых людей на содержание? Устали очень.

– Да как откажешь людям! Не успеем с Трофимом захоронить преставившуюся, опять везут кого-нибудь. Трофим уже заранее домовины изготовляет, из досок гробы не годятся, потому как гвоздями сшиты, а это грех для православных. Поди, видел наше кладбище в конце огорода? Далеко-то унести не можем. Однако, больше десятка крестов насчитал. Эта бабушка уже четвертый год сиднем сидит, а все из-под нее убирать надо. Мясо от костей отстает. Сердцем-то крепкая. Летом куда ни шло, а зимой по сорок пеленок прополоскает на речке, верхние развешиваешь, а нижние уж к тазику пристыли. Скорей в избу отогревать. Эта то хоть дома сидит под присмотром. А перед ней мужики завозились на промысел – старика привезли с собой. Прими, Николаевна, Христа ради, где-то в тайге жил один. Никого родных не осталось, и умирать грех без покаяния. Сказали, что ему за сто лет, так он разумом лишился. Могутный был дед – высокий. Не углядишь, возьмет уздечку, и пошел «коня ловить». Набегался за ним мужик-то мой. Живая все-таки душа, и ответственны за него, раз приняли. Это-то что, попробуй, договорись больной с глухим. Прости меня, Господи! Домой-то никак не созовешь. А в «дом престарелых» можно же определить, если содержать невозможно. Там и догляд за ним будет. Как ты не поймешь! Христиане они. Им молиться надо перед кончиной, чтобы Господь Бог простил им грехи мирские. И соборовать надо по правилам. Тогда человек и уходит в иной мир со спокойной душой. Иконы-то у меня старые, замоленные. Вот и везут ко мне, хотя у многих и дети, и внуки имеются, есть, кому позаботиться.

Я ведь тоже взялась за это дело во искупление грехов своих. И что же это за грехи такие? А как же! В бытность свою на комбайне работала. Приедет начальство посмотреть, как уборочная идет. Соберут бригаду. Мужики подтолкнут меня вперед. Давай, Ленка, поговори с начальством, язык-то у тебя острый. Сами-то стоят, покуривают. А я отругаю всех: комбайн стоит, сломался, горючку во-время не подвозят! Так они мигом в машину. Через два часа и «техничку» со слесарями пришлют, и бензовоз с соляркой. А ругаться-то христианину грешно. По праздникам и водки рюмку выпью, и молилась неусердно.

Господи, подумал про себя, мне бы твои грехи, я бы уж, наверное, в святых числился.

* * *

Проснулся от очередного падения «метеорита» с печки мне на ноги, только сухие колени забряцали.

В тишине послышался шепот, Николаевна творила молитву. Настенные часы пробили пять ударов.

Утром, вяло позавтракав, еще с вечера не утряслось, простившись с милыми стариками, бодро шагал по наезженной санями дороге к родному дому.

Залаяли деревенские собаки, почуяв путника. Конец пути.

Е.С. Чемисов