ПО СЛЕДУ ТИГРА

Главы из романа

Из-за поваленного кедра поднялся Темучин и сбросил оленью шкуру и рога. Держа нож наготове, подошёл к подстреленному им вожаку – крупному волку рыжеватой масти. Тайдзи велел освежевать добычу, тушу разрубить и разбросать вокруг пастбища.

По настоянию участников охоты они с триумфом проехали по кочевьям. Шкура и голова диковинного зверя украсили верх юрты Борджигинов. Но важнее был результат: огромная волчья стая распалась на несколько враждующих мелких и, наконец, волки исчезли из пределов кочевья Борджигинов, и теперь даже подростки не боялись выезжать на пастбище.

Скот всё умножался в загонах семьи. Но однажды пастух прибежал с плохой вестью: косяк лошадей отогнали кайгалы. Вскипев гневом, Темучин вскочил в седло, за ним помчался верный Богурчи и надсмотрщики Шики, Унер и Гучус. Вскоре в ущелье они увидели костёр, вокруг которого расположились угонщики – это были тайчуиты. Поддавшись первому порыву, Темучин погнал коня на похитителей. Второпях он захватил с собой только меч и, наехав на воров, размахивал им направо и налево. Работники яростно колотили воров пятками и стегали плётками и арканами. Но кайгалы вскоре пришли в себя и, вскочив на коней, стали кружить между деревьев, натягивая луки. Темучин почувствовал словно укус злобного шершня, – стрела впилась в шею. Тайдзи пошатнулся; Богурчи схватил повод его коня.

За отступающими тайчуитами погнались работники Темучина. Они преследовали их до выхода из ущелья, крича и размахивая палками и арканами. Темучин отбил косяк, но был при этом ранен.

Лёжа в юрте со снадобьем на шее, тайдзи предавался невесёлым размышлениям. Даром, что его люди при каждом удобном случае славили господина, Темучин был собой недоволен. Поддавшись порыву гнева и получив опасное ранение, тайдзи в собственных глазах потерпел поражение. Ему хотелось вскочить, собрать воинов улуса и разгромить кочевья тайчуитов, но рана мучила и жгла и, стиснув зубы, он откидывался на замшевую подушку, исхудавший и потемневший. Вороватые же тайчуиты, никогда не упускавшие случая пограбить, учиняли один набег за другим на стада монголов, избивая, а то и приканчивая наиболее строптивых пастухов.

У Темучина созрел план. Стороной он дал знать старейшинам, что готов избавить их от зла угона. Старцы, наслышанные об удачливости и, особенно о последней охоте тайдзи на волков, прислушались к молве. Вставший к тому времени на ноги Темучин предложил тайно собрать малый хурал.

В уютной лощине задымились костры. Кончалась зима, и старики охотно собрались около кипящих мясной похлёбкой котлов – «хайсэ». «У него и бараны жирнее, чем у других, воистину хану удача вдвое-втрое противу простого!» – говорили одни. «Его дед был ханом, а ему куда ещё!» – ворчали другие, но угощались охотно. Богурчи, вооружившись шаныгом – разливной ложкой из белой меди, щедро наливал густую похлёбку в дэрэмы – глубокие деревянные миски. Темучин, взяв на себя роль суньчи (виночерпия), поднёс с полупоклоном глиняный кувшинчик с горлом, замазанным маслом. Старики, по древнему обычаю, смазали масло безымянным пальцем правой руки. Затем тайдзи налил содержимое кувшинчика – молочную водку, в настоящую фарфоровую чашку – «шацзын» и поднёс старейшему. Смочив кончики пальцев, тот попрыскал на стороны, угощая духов, и, наконец, пригубил. Все отметили, что сам Темучин, оставаясь любезным и гостеприимным, почти не пил.

– А что, пошлём к нему своих сыновей, может, этот парень, наследник такого славного рода, действительно избавит нас от волков-тайчуитов? – рассудили между собой степенные старцы и преподнесли Темучину железный доспех – редкую в степи вещь.

Под присмотром Богурчи, Гучуса и Унера пастухи выгнали скот пораньше и погнали через лощину, памятную по удачной охоте на волков. В стойбище тайчуитов прискакал дозорный.

– Неслыханная удача, – вскричал он, – трусливые монголы гонят скот через перевал!

– Едем! – вскочил атаман кайгалов Гирте, отбрасывая серебряную чарку с аракой, – монголы в прошлый раз лишили нас добычи, и теперь эти бараны принадлежат нам по праву! Захватим их вместе с чабанами и заставим пасти на нашей стороне!

Вооружённые тайчуиты, вздымая снежную пыль, помчались к холмам, уверенные в исходе наезда. Вскоре они увидели большую отару, пасущуюся у подножья. Тайчуиты нырнули в овраг, чтобы проехать низом и, внезапно появившись, отрезать пастухов от спасительной низины. Но когда кайгалы вынеслись на перехват, оказалось, что отара почти втянулась в лощину. Навстречу с воинственными криками мчались пастухи... Вначале тайчуиты опешили, потом подняли оружие.

– Убить всех до единого! – вскричал свирепый Гирте, выхватывая меч. Чабаны внезапно остановились и натянули луки. Просвистели стрелы, послышались вопли раненых кайгалов.

– Вперёд, я сам вырежу у них сердца! – вскричал Гирте, размахивая мечом. Но монголы повернули к спасительной низине между холмов. Скрежеща зубами, Гирте гнал коня, наметив жертвой монгола в жёлтом тулупе и лисьем малахае. Но на этот раз у монгольских пастухов были совсем не чабанские клячи, а молодые резвые кони. Отряд тайчуитов ворвался на плечах чабанов-воинов в ущелье. Перед глазами Гирте маячил лисий малахай. Он поднял меч, чтобы поразить всадника в затылок, но тот увернулся и бросил коня на узкую боковую тропу. Кайгалы проскакали мимо и вдруг наткнулись на хорошо вооружённый отряд. В грозном молчании, выставив холодно мерцающие острия пик, монголы ждали их. Кони, всхрапывая, несли тайчуитов вперёд, было поздно предпринимать какой-либо маневр. Кайгалы налетели на стоящих всадников. Началась свалка, и тайчуиты уже готовы были прорвать заслон, как вдруг раздался боевой клич и со склона горы покатились, держа в поводу коней, монголы из засадного отряда. Напрасно, потрясая мечом, ободрял своих воинов Гирте: поражаемые со всех сторон тайчуиты беспорядочной массой бросились назад, но навстречу им выехал во главе отборного отряда Темучин.

Гирте был опытным воином. Он поднял коня на дыбы и бросился на тайдзи. Уклонился от копья Темучина и взмахнул мечом, но лезвие скользнуло по пластинкам доспеха тайдзи. Гирте вздыбил скакуна и размахнулся, но конь захрапел и попятился – через плечо Темучина была перекинута шкура волчьего вожака. Гирте потерял стремя и упал на шею коня. Тогда тайдзи провёл по его шее острым маленьким ножом. Тайчуит захрипел и повалился. Напрасно силился он подняться, нащупывая скользкими от крови пальцами рукоять ножа, – подскакавший воин в тулупе и лисьем малахае – Богурчи вогнал ему остриё пики под сердце.

Победа была полной. На истоптанном снегу валялись отрубленные руки и головы врагов, метались с диким ржанием обезумевшие кони. Часть своего отряда Темучин отправил в кочевье тайчуитов, и вскоре они возвратились с богатой добычей. Воины с благоговением глядели на предводителя. Темучин же обратил взоры к горе Бурхан-Калдун. Поднимающееся солнце словно зацепилось за её вершину, глубокая тень лежала в ущелье.

– Довольны ли вы тем, что волки-тайчуиты не осмелятся больше нападать на ваши кочевья и уводить ваших детей в рабство?

Одобрительный крик потряс окрестные горы.

– Но знаете ли вы, как долго я просил Тенгри – Вечное Небо даровать нам эту победу? Только благодаря его благоволению мы одержали верх над врагами! Так преклоним же колени!

Монголы попадали в снег. Солнце вышло и облило лучами одетую в железо фигуру Темучина с поднятой рукой. Ниже же ещё больше сгустились тени, и кровь уже казалась тёмной, как прах земли. Борджигин взял с участников схватки обязательство хранить молчание девять лун. Так предусмотрительный тайдзи хотел обезопасить себя от мести многочисленных родственников убитых тайчуитов. Но молва о победе опередила возвращение отряда. От любопытных говорунов, которых немало в степи, Темучин отделывался короткой фразой: «Охота – школа войны».

* * *

Темучин-тайдзи, по мнению окружающих его, достиг вершины удачи и благополучия. Он вернул фамилии Борджигин влиятельность, улусу Монгол – былую славу. Его окружали сподвижники, верившие в его боевую удачу – Джэбе, Шиги-Кутуку, Боро-Кула, Богурчи. Тяжёлое прошлое казалось забытым, как источенная металлической плесенью крышка котла, брошенная на кочевой стоянке. Над юртой Темучина вился синий штандарт с изображением белого кречета, вышитого руками Оёлун-еке и воспринимаемого монголами, как гордый символ наследственной ханской власти, и только мать помнила, что ловчие птицы были порой единственными кормильцами бедствующей семьи. Но то было время, которое, по мнению молодых, не стоило и вспоминать.

* * *

В юрте Борджигинов в то прохладное утро чуть дымился очаг, Темучин следил, как лиловатые змейки гаснущего пламени пробегали по чёрным углям. «Проверить пастухов», – мелькнула мысль, и он потянулся к колчану с луком, с которыми не расставался почти никогда. Вдруг откинулась войлочная дверь юрты, и перед Темучином упали на колено два юных пригожих вестника в соболиных шапках и белых замшевых сапожках.

Почтительно поприветствовав потомка Борджигинов, они сказали, что Большой Курултай Улус-Монгол ждёт его. Удивлённый тем, что его не известили заранее, Темучин вскочил в седло. Он увидел в памятной лощине собрание старейшин. Его удивили почести, воздаваемые при его появлении – медленные поклоны зрелых мужей и наклонения голов с касаниями большими пальцами кушаков самых старейших. Его коня взяли под уздцы багатуры, и он ступил на белый ковёр. Потом ему предложили подняться на холм, застланный белыми войлоками. Почтительно усадив его, преподнесли горсть земли, пучок травы и ключевой воды в старой деревянной пиале. На голову водрузили синюю бархатную шапку с коралловым шариком, на плечи накинули синий, с красным орнаментом, халат. С поклоном вручили тяжёлую бронзовую печать Улуса Монгол.

Окружающие разразились приветственными криками, а Темучин, исполняя обряд избрания его ханом, сидел неподвижно, взгляд его был устремлён выше голов, туда, где синее небо сходилось с зубцами синеющих гор и где клубились неспокойные, словно окрашенные пламенем, облака. Хан Темучин опустил глаза – поодаль держали серого, под серебряным седлом, жеребца, нагруженного боевой справой.

Избранный ханом Улуса Монгол Темучин стал набирать личную дружину. В степи немало удальцов, статных и красивых, завсегдатаев сходок и пирушек. Темучин отобрал малоизвестных. Коренастые и флегматичные силачи, в основном младшие сыновья из зажиточных семей, но не наследующие из родительского добра ничего, они готовы были беспрекословно выполнять ханскую волю. Прижимистый в повседневных тратах, Темучин не поскупился. Вступавшие в дружину получали доспехи, щит и шлем, увенчанный пером белого сокола – всё из особым способом выделанной кожи, получающей непробиваемую твёрдость и гибкость, а также стальные меч и наконечник копья. К седлу привешивался походный топорик. Лук каждый из воинов носил тот, к которому приобвык с детства.

Государь родственных монголам кереитов, повелитель кочевой степи Тогрул-хан был поражён известиями о возвышении Улуса Монгол. Слухи о победах монгольского хана внушали опасения. Но прибывшие с богатыми дарами послы рассеяли подозрения. Вскоре прибыл и сам монгольский хан Темучин с гвардией.

Исполняя обряд, мимо костров очищения от злых духов и замыслов шёл коренастый молодой монгол. Под ханской шапкой он казался выше, движения его были замедленными и казались рассчитанными. На неправильном, с пергаментной желтизной щёк лице брови были приподняты, словно во всегдашнем недоумении, невысокий горбатый нос плющился над полоской светлых усов, обрамлявших плотно сжатые бледные губы. Взгляд его казался непроницаемым, но в глубине желтоватых, лишённых блеска глаз таилось что-то завораживающее. Под округлостью лба монгола Тогрул-хану почудились тайные замыслы, а в глазах – угловатое упрямство.

Темучин закончил обычные слова приветствия и распрямился из полупоклона.

– Ну что ж, – словно очнулся Тогрул-хан, – мы довольны вашими щедрыми дарами и приятными словами. – Но про себя он подумал: «Клянусь, мы испытаем новоявленного хана Темучина».

Так хан более малочисленного Улуса Монгол вошёл в вассальную зависимость к государю всей кочевой степи Тогрул-хану кереитскому.

* * *

Ранним утром в ставку Тогрул-хана прибыла разрисованная цветными лаками двуколка, влекомая отборными конями. Повозка была окружена охраной – покрытые лакированными деревянными доспехами всадники держали длинные пики, под остриём которых трепетали жёлтые узкие вымпелы с изображением дракона. Воины Тогрул-хана дивились шипастым, закрывающим лицо шлемам. Даже кони телохранителей были покрыты набранными в укреп пластинами из твёрдой кожи. Ветерок клонил пышные плюмажи из перьев белой цапли, утренние лучи вспыхивали змейками на серебряных скрепах и прорезных ножнах мечей. По мнению кереитов, так должны были выглядеть небесные воины бога войны Сульде.

Посол китайцев, поддерживаемый сонмом служек, сошёл на землю и, ступая в парчовых туфлях так, словно под ним была раскалённая сковорода, прошествовал мимо согнувшихся в поклоне слуг степного владыки в просторную юрту.

Посол Поднебесной Ли Чжу Фэй был искушённым дипломатом. Преамбулой его обращения к Тогрул-хану была завуалировано внушаемая степному владыке мысль о невероятном могуществе южного соседа – китайского императора с его десятками неприступных крепостей, населённых тысячами обученных солдат, владеющими секретами огненного боя. Численность же прекрасно обученной конницы такова, что её отряды, как волны разбушевавшегося моря, затопят территорию неприятеля. Потом наступила более приятная для хана часть визита – слуги развязали вьюки с дарами императора. Избалованные наложницы стареющего хана через щели занавесей с жадностью глядели на струящиеся шелка и тонкозвончатый фарфор, взор же самого хана приятно ласкали жирно блестевшие серебряные слитки.

Наконец посол, со значением поглядев на суровое лицо степного государя, вынул щит из лакированной кожи носорога. Серебряная оковка сверкала узором фантастических листьев, наведённый золотом дракон, казалось, играл с крупным изумрудом, прохладно сиявшим в центре щита. Так и Тогрул-хан должен стать щитом Поднебесной Империи против враждебных кочевых племён, тревожащих её покой. На этот раз Ли Чжу Фэй имел в виду племена татар, усилившихся в последнее время.

Властолюбивому хану глубоко претила мысль быть ручным медведем китайского императора, но цепь, которую всякий раз надевали на него китайские дипломаты, была серебряной, а двор степного владыки уже привык купаться в расслабляющем озере довольства. К тому же у китайцев для несговорчивых степных нойонов были и другие средства – медленный яд или тонкий, как спица, кинжал.

 И. Шустов
Продолжение следует