ОСЕННЕЙ НОЧЬЮ 

Два – три лёгких облачка, пронизанные лучами заходящего солнца, таяли в густой синеве. Печальная закатная тишина медленно обволакивает старый лес, даже студёный ручей, казалось, заговорил тише. Проходит немного времени и вновь всё оживает – чу, торопливо зашуршали в пахучей траве мыши, вылез из норы и потянул ноздрями влажный вечерний воздух барсук; сова скользнула белесой тенью и растаяла в сумерках. Лес зажил своей ночной жизнью, полной загадок и недомолвок. Вот между стволов старых елей мелькнули быстрые крылья, и крупный лесной кулик-вальдшнеп опустился около брода. Некоторое время он стоял неподвижно, настороженно покачивая длинным носом, потом зашёл в мелкую воду и начал плескаться. При этом птица как-то по-особенному, мягко хоркала. Вскоре к нему присоединилась вторая птица, потом третья.

Из своей засидки я долго выцеливаю в центр круга, что поближе ко мне и, наконец, плавно нажимаю на спуск. Грохот выстрела отбрасывает ночную тишину. Свернулся в клубок ёж, сова зацепилась крылом за ветку и выронила полузадушенного мышонка. Но проходит немного времени и снова лесные обитатели занимаются своими делами – грохот моего ружья, похожий на короткий гром, не особенно их пугает. Снова слетаются лесные кулики-вальдшнепы, подзывая друг друга хорканьем.

Ещё два-три удачных выстрела, и охота на сегодня закончена – густой мрак осенней ночи заливает всё вокруг. Подсвечивая фонариком, собираю добычу – три осенних плотных кулика занимают место в ягдташе. Ружьё за спину и, не торопясь, вышагиваю по дороге, а через тридцать минут ходьбы электрические огни села гостеприимно встречают меня.

Следующий вечер встречаю на старом месте. Закат трепещет и пылает багрянцем на кромке фиолетовой тучи, мелкую воду прорезала тенью сухая ель, наклонившаяся над ручьём. Темнота сегодня наплывает как-то сразу, возможно, потому что половину неба затянули с вечера серые хмурые тучки. Слабо виднеется побелённая мелом мушка моего ружья. Что-то долго не летят сегодня вальдшнепы – через полчаса уже невозможно будет стрелять.

Просидев ещё некоторое время впустую, я встаю и закидываю ружьё за спину – охота на сегодня закончена. Путь мой сегодня пролегает мимо небольшого круглого болотца – там каждый год гнездятся пары две крякашей. Может, ещё повезёт сегодня, и налетит на неудачливого охотника быстрокрылый выводок – на фоне серого неба чёткие силуэты птиц будут ещё видны. Я долго стою около болотца, задрав голову вверх и пытаюсь уловить в чистом ночном воздухе посвист крыльев. Но тишина по-прежнему мягко обволакивает окружающий мир, только чуть слышно шелестит и перешёптывается камыш, плотной стеной затянувший гладь воды.

Вдруг до моего слуха доносятся звуки отдалённого переполоха: хлопанье птичьих крыльев, громкие голоса людей, басовитый собачий лай и, покрывая все другие звуки, гремит выстрел. Это заговорило ружьё деда Никифора, – сторожа колхозной птицефермы. Вот уже который месяц дед безуспешно подстерегает старого, матёрого лисовина, который по ночам с необычайной ловкостью и дерзостью крадёт по ночам колхозных несушек. Лисовин этот, по словам деда Никифора, любящего красное словцо, величины и вида необыкновенного. Злые языки поговаривали даже, что дед Никифор частично сам повинен в уроне курам, но не вся его репутация говорила против этого. Постепенно всё затихло...

Простояв ещё некоторое время, я тронулся по направлению к селу. Впереди зажурчала речушка, густо заросшая ивняком и берёзками, переплетёнными низкорослым колючим боярышником. Весной по этой речке отводится вода на колхозные поля, сейчас же она едва перебирается по обмелевшим перекатам, косо разрезает убранное хлебное поле и пропадает в густом чёрном лесу. Рассчитывая вспугнуть уток здесь, я иду вдоль речушки, но только однажды с тёмной воды вспорхнул чирок, быстрый и вертлявый, он улетает от меня низом. Луна к этому времени поднялась над горизонтом, заливая всё вокруг своим неверным, выморочным светом. Лес, казалось, отступил и нахмурился ещё больше, под ветром дрогнули и поклонились ночному светилу колючие головки чертополоха.

И тут над мелкой речушкой, беспечно играющей блёстками лунного света, возник самый странный и фантастический силуэт, какой только можно представить себе в такой час в лесу. По берёзе, упавшей вершиной на сучья тополя, растущего на моей стороне, речку переходил зверь. Он двигался плавно и бесшумно, а его остроугольная голова на уродливо длинной шее смотрела вниз, как будто зверь пристально глядел на кого-то на земле, готовясь одним прыжком поразить жертву. Мысленно поблагодарив себя за таёжную привычку всегда иметь с собой патроны, снаряжённые пулями, я тщательно выцеливаю странного урода в бок. Тем временем зверь, дойдя до конца берёзы, пробует лапой прочность гибких ветвей, сейчас он спрыгнет и исчезнет в тёмной чаще. Выстрелы один за другим гулко хлещут по стене леса, зверь, сорвавшись с ветвей, виснет на передних лапах, потом с шумом падает.

Быстро перезарядив ружьё, я включаю фонарик и бегу к месту его падения. В мелком кустарнике что-то белеет. Я навожу на это « что-то» яркий свет моего фонаря и непроизвольно отдёргиваю руку – передо мной лежит, широко раскинув запятнанные кровью крылья, большой белый петух!

Я отираю со лба пот и перевожу дыхание. Свет фонаря, дрогнув в моей руке, выхватывает из темноты два-три метра пространства, и я вижу крупного зверя, вытянувшегося навзничь неподалёку от птицы. В глаза бросается характерная округлая голова с кисточками ушей – это рысь. Я вспоминаю недавний ночной переполох, рассказы деда Никифора о необычной ловкости и силе лисовина. А в эту ночь рысь утащила здоровенного петуха. Петух в зубах и придал зверю столь необычный и зловещий вид. Хитрый зверь, непостижимым образом сбивая со следа верного, но недогадливого дедового Полкана, каждый раз уходил по речке, заваленной буреломом и заросшей колючим кустарником, тогда как дед Никифор, уверенный, что имеет дело с лисовином, искал его в поле, изрезанном оврагами. Я с трудом поднял тяжёлого зверя за загривок. При ближайшем осмотре бросилась в глаза покривлённая задняя нога рыси – видимо, зверь когда-то получил ранение, возможно, огнестрельное, и нанесённое увечье лишало его возможности успешно охотиться в лесу.

Завтра утром, когда рассеются чары осенней ночи, я покажу деду Никифору и его Полкану их обидчика.

НИ ПУХА!

Золотые осенние дни – праздник для охотника по перу. Ещё вчера молчаливые прибрежные заросли оживают – в них возятся крупные крякши и юркие, миниатюрные чирки, на глубинке и плёсах появляются силуэты нырковых уток. Неопытный, горячий охотник, попав в утиное царство, теряется: быстро сожжёт он пальбой патроны, в лучшем случае вознаградив себя одним-двумя трофеями.

Опытный поступает иначе. Он прибудет в утиные места загодя, и первое время ограничится простым наблюдением: постарается выявить места днёвок утиных стаек. Обычно это потаённое место, но следы утиных лапок, пух, примятая растительность выдают его. Обнаружить его помогает и наблюдение за перелётами стаек и одиночных птиц на утреней зорьке. Обнаружив днёвку, охотник строит открытый сверху шалаш и дня два не посещает заветное место, ограничиваясь охотой с подхода поодаль. И вот, перед рассветом, нередко в темноте, он поудобнее располагается в надёжном шалаше.

Вот прорезались первые лучи, они золотят увядший камыш, глубокой голубизной отдаёт вода, и вдруг слышится волнующий, ни с чем несравнимый посвист крыльев – это сытые утки смело возвращаются на обжитую днёвку. Опытный охотник строит скрадок так, чтобы лучи восходящего солнца упирались в спину, а утки были бы как на ладони и тут верный прицел будет ему гарантией успеха. Нередки выстрелы дуплетом – охотник, зацепив сидящих, привстаёт и догоняет вторым выстрелом поднявшихся птиц. Если при нём нет лодки или дисциплинированного четвероногого помощника, то бывалый утятник обойдётся и «карманным спаниелем» – мотком бечёвки с привязанной суковатой палкой.

Иллюзию днёвки можно создать и самому – для этого на пути пролёта построить шалаш и накидать на воду с десяток резиновых чучел тех видов утиных, которые встречаются здесь наиболее часто. Умеренное пользование хорошим манком будет способствовать успеху. Стрелять сидящих на воде уток следует накоротке, дробью от номера шесть до третьего, с расчётом поразить головку, – осенняя утка обладает плотным и тугим оперением, и дробь, летящая под углом, может срикошетить.

Но вот дичь добыта. Опытный охотник может уже в поле приготовить хороший завтрак. Для этого он выберет крякву или чирка и, удалив внутренности, крылья и шею, покроет тушку глиной, замазав её под перо. Разгребёт костёр, выкопает ямку в золе и поместит туда «заготовку». Сверху он будет поддерживать умеренный жар, на котором можно, тем временем, приготовить чай. Бывалый охотник не будет торопиться: пусть дичь хорошенько протомится, в течение полутора-двух часов.

Но вот деликатес готов – следует только разбить глину, которая отстанет от запечённого, ароматного мяса вместе с перьями. Для придания блюду большей пикантности можно перед готовкой набить тушку ягодами или фруктами.

Итак, как говорится, ни пуха, ни пера!

ОСЕННИЙ ЭТЮД

Утро прорезалось из-за края горизонта, над стылой водой ручья заклубился лёгкий пар и исчез, когда поднялось солнце. Лучи его сначала как-то слепо скользнули по светлой бронзе берёзовых листьев, но через несколько минут берёза осветилась вся, и вспыхнули багрянцем осыпанные росой увядшие листья конского каштана, росшего у её корней.

Наступило осеннее утро. Лёгкий туман кое-где ещё висел разорванными клочьями над сырой землёй. Стебли трав поблекли и померкли, словно нити на старинном шёлковом гобелене, и травяной покров приобрёл все оттенки зелёного, жёлтого и бурого тонов. Вот кромка лесного болотца, видны изумрудные пятна ряски на воде и тусклая зелень осоки, щетиной окружающей воду. Выводок острокрылых крякв снялся при моём приближении с воды и потянул в сторону недалёкой реки. Крылья птиц с тонким свистом рассекали воздух, издали заметив летящих птиц, трубно закричали журавли, их дымчато-серое оперение хорошо заметно на фоне старого ельника, что стеной стоит на краю сырого луга.

По зыбкой дощечке перехожу ручей, вытекающий из болотца, и попадаю в тенистый сумрак чащи. Хмельной запах переспелых ягод и увядших листьев смешался с густым запахом грибов. На небольшой полянке, покрытой полевым мхом, желтеют шляпки маслят. Грибы растут кругами. По старинным поверьям, подземные карлики-гномы устраивают в лунные ночи на полянках хороводы, а к утру на местах, где плясали весёлые уродцы, вырастают круги грибов. Узкая тропинка уводит в глубь леса. Тихим потоком льётся листва с деревьев, сквозь гибкие ветви синеет холодное осеннее небо. Под ногами путаются влажные, поблекшие побеги костяники, щедро пересыпанные палым листом. Чу... разом вспорхнул, упруго встряхнув тишину леса, выводок рябчиков. После короткого полёта птицы рассеялись по ветвям окружающих деревьев и словно надели шапки-невидимки – до того оперение рябчиков подходит под тона осеннего леса.

У кромки березняка вспугиваю птицу с золотисто-коричневым оперением и длинным носом. Это вальдшнеп – лесной кулик-отшельник. Его острые, чернёные тонким узором крылья несколько секунд мелькают среди желтоватых стволов старых берёз, потом птица круто меняет направление полёта и пропадает из виду. Вокруг – светлая грусть увядания. Богато убранство осеннего леса: бьющими золотыми фонтанами видятся берёзы, растущие в окружении тёмных елей, под ногами – пёстрый ковёр из опавших листьев, сложившихся в фантастический узор. Перед идущим по лесной тропе наблюдателем то смыкается, то расступается древесная чаща, и за каждым поворотом тропы его ожидают новые открытия.

И. Шустов